18-19 августа 2014 года украинские бойцы освободили большую часть Иловайска. Больше недели они удерживали свои позиции. После ожесточенных боев бойцы сил АТО попали в окружение. Российские военные обстреляли коридор, по которому по договоренности должны были выходить украинские силы.

По данным военной прокуратуры, во время боев за Иловайск погибли 366 украинских военных, 249 были ранены, 128 – оказались в плену. Еще 158 считаются пропавшими без вести. По данным парламентской временной следственной комиссии, общие потери украинских войск достигли тысячи человек. Батальон "Донбасс", по словам начальника штаба подразделения, потерял 89 бойцов.

Старший солдат батальона "Донбасс" Владимир Максимов (позывной "Макс") в ряды батальона пришел чуть ли не сразу после его создания. Участвовал почти во всех операциях подразделения. Почти все из членов его группы погибли при попытке выйти из окружения под Иловайском. Шесть раз был ранен. Был взят в плен, но смог оттуда сбежать. Сейчас служит в бригаде быстрого реагирования Национальной гвардии Украины.

В интервью сайту "24" он рассказал подробности того, как украинские силы оказались в окружении и какой ценой пытались оттуда выйти.

Иловайск делит железная дорога. Все малоэтажки – это наши позиции, с другой стороны, где были многоэтажные дома, там уже были сепары – они были везде, но основные их позиции располагались на противоположной стороне. Мы расставили позиции, перекрыли все подступы и основные перекрестки, которые вели к школе, парни вкопались, каждая позиция имела свой сектор стрельбы. Так мы держали пол-Иловайска около недели.

Первых дня три там было вообще замечательно. Что-то прилетало, но так, ниочем. Расслабуха была, но эта расслабуха каждый день кого-то ранила или забирала. Потом уже начал прилетать очень большой калибр. Минометы били так, что они за один день сожгли почти все село рядом с нашими позициями. Каждый второй дом горел. 24 числа – весь день нас поливали. И "Градами", и всем, чем хочешь. Затем начал приезжать танчик. Мы много за ним бегали. Покойный Ред просил, чтобы я его провел на позицию, с которой было бы удобно попасть, и чтобы это было эффективно. Раз в него даже попали, но отрикошетилось.

В Иловайске – бои. Каждый день стрельба. Кто-то в тебя стреляет. Ты в кого-то стреляешь. Очень часто к сепарам выходили. Они к нам часто ходили. Перестреливались, кричали друг в друга. И "Аллах акбар", и "Ахмет, выходи", и все что хочешь. Дошло до того, что мы уже перекрикивались. Там было село Зеленое такое, мы и туда ходили. Одну ночь даже ночевали там. Шли по посадке, видели людей, танки. Мы не стреляли, потому что просто не выжили бы после этого. Нашли такую поленницу, спрятались там и сидели. Слышали, как люди говорят. И говор у них уже ближе к российскому был. Не наше "Г", а более жесткое такое. Двоих с автоматами как-то наши ребята поймали. Привезли, оружие забрали и в "яму" их. Они нам говорят: "Да мы свои, свои!". Спрашиваем, какие свои, и слышим: "Да, русские же!".

За неделю война становится обычной работой. Уже не приносит радости, что ты где-то пострелял. Тебе уже достаточно. Сначала хочешь мирной жизни. Когда собираешься на какие-то задачи ехать – страх такой, что передать не могу. Было раз так, что хочешь идти, а не можешь – ноги не идут. Страх сковывает. Перед тем, как собраться на задание, мы себе гнать старались, чтобы страх преодолеть. Включали на телефоне какую-то песню и танцевали, пели. Перед каждым выездом было страшно, аж мандраж. Но страх идет наперед. Потому что когда начинаешь работать на задании – вообще ничего не чувствуешь. В Иловайске страх исчез вообще. Людям в глаза смотришь – там уже ничего нет. Смеялись уже с чего попало. Знаете, как увидеть, что человек уже навоевался? Искра в глазах гаснет. На тебя смотрит, но будто не видит. В глазах ничего нет – ни интереса, ни желаний, ни жизни. Вообще ничего – пустота.

Там действительно война была. Грязная, без еды, без воды. Хотя мы могли там еще сидеть. Но координации не было. Ни света, ни людей, ничего вообще. Я после Иловайска, когда в Днепропетровск в больницу ехал и первый раз увидел электрический свет – заплакал.

После недели всего этого сорвало крышу всем. Мы у одного разбитого дома нашли маску Спайдермена, крылышки феи какой-то, палочку волшебную, тапочки розовые... Вот так мы трое переоделись. Я взбирался на бетонный забор в маске Спайдермена, танк выезжал и в нас стрелял, а я уже просто паутинками в него бросал. Тот, что был феей, бегал и заклинал тот танчик. А это был парень такой, не маленький, толстенький, у него даже позывной был Броня. Танк выезжает – ты ему уже ничего не сделаешь. Вот он бегал с крылышками, палочкой его заклинал. Пулеметчик с позывным Бани, профессионал в своем деле, два метра настоящего, искреннего человека, после жарких вылазок снимал берцы и ходил в розовых тапочках, которые были на несколько размеров меньше. Крышу рвало так, что капец. У меня маска Спайдермена так и осталась, я с ней из плена вышел.

Мы поменяли позиции, по приказу, хотя там можно было держать оборону. Затем сепары снова начали наступать. Были очень близко. Уже опорный пункт, который со школы даже видно было, начали обстреливать. Мы все вроде отбили, все вроде было замечательно. Ночью было совещание. Утром сформировали колонну. Никто в нас не стрелял. Ни миномета. Собрали живую технику, которая там осталась. Выстроили колонну. Договорились выезжать. Нам же сказали, что нас выпустят. Мы выехали из Иловайска просто. Без всякой стрельбы.

Встретились с военными, с батальоном "Днепр". Здесь почему-то колонна разделилась на две части. Мы поехали в одну сторону, вторая часть – в другую. Почему так – до сих пор не понимаю. Кто-то уже сейчас объясняет, что выезжать двумя дорогами было стратегически правильно – потому что какая-то одна таки выживет. Но там у нас такая моща была – могли прорвать, что хочешь. Просто надо было нормально спланировать. Поехать не по дороге, а по полю. Все было бы совсем иначе.

Было еще одно совещание. У меня было три рации, я слушал все переговоры: и военных, и наши, и их. Все. Мы тоже немножко работали. Уже когда я ехал в машине, понял, что едем не туда. Хотел что-то сделать, придумать. Но уже настолько трудно, трудно когда ты в звании солдата объясняешь полковникам, генералам, что так не правильно. Даже не трудно – все равно. Или не все равно.... Не знаю, как это объяснить. Но уже просто сидел и думал, пускай будет, что будет. Возможно, все уже просто надоело. Была вера в то, что они все же договорились.

У меня был товарищ, позывной Восьмой. Мы так сдружились с первых дней в Петровцах, что до его смерти мы были вместе каждый день. Кто бы куда ни шел. Один единственный раз мы не были вместе, когда я поехал в Киев, а он – в другом направлении, ну, вот так мы разогнались. И когда он погиб, мы тоже не были вместе. У нас не было разногласий, не было конфликтов. Была одна цель. Во всей нашей группе было понимание ситуации, где каждый имел слово, каждый имел мнение, и все были правы. Перед выездом, нас же много было – наша группа, и еще наш взвод людей, мы в две машины погрузились. Мы со своей группой всегда вместе ехали, никогда не разделялись. Тут я вдруг оказался отдельно, старшим во второй машине.

Я тогда с Восьмым поссорился, что мы не в одной машине едем. Он сказал, чтобы я брал бойцов и ими командовал. Восьмой старшим в первой машине поехал. Вроде все логично. Но мы ссорились. До этого такого никогда не было. Это был последний раз, когда я с ним поговорил. Хотя нет, последний раз был потом, когда мы остановились – он в нашу машину в окно залез и сказал: "Прорвемся, браток!"

Колонна разделилась. Мы выехали и остановились. По нам миномет начал работать. Крик: "По машинам! Полный вперед!". И – кипиш. На дороге друг друга начинают перегонять. Мы очень много людей с собой везли. Впереди ехали четыре танка. Затем – МТ-ЛБеха с пушкой, еще одна МТ-ЛБ, затем пожарная машина, потом мой КрАЗ. Ну и за нами уже все остальные. Они четыре танка пропустили, а потом прямое попадание в МТ-ЛБеху эту. ПТУР разрывается. Мы выезжаем на дорогу. Начинается обстрел. Все замирает. Картинка почти как в фильме "Трансформеры". Все горит. Обломки техники разлетаются. Все кричат. Люди горящие бегают. Словом кино. Едем по дороге, все взрывается. Все отстреливаются. Покойный Ред вылез на пожарку и из РПГ на ходу стреляет. Уже видно танки. По нам стреляют из СПГ, ЗУ-шки. Все эти ракеты, ПТУРы летают.

Мы едем. Дорога прямо перед нами пропадает. Водитель говорит: "Командир, что делать? Боженька, помоги выехать! Боженька, помоги вывезти людей!". Я поворачиваюсь направо к Тару, а он уже лежит и не двигается, опустив голову. Думал – умер, но он выжил, его ранило. Наша "пожарка" немного влево свернула, мы за ней поехали. Они спешились все. Я сказал водителю, чтобы он не останавливался, ехал к дому, чтобы мы возле него вышли. Мы обогнали пожарку. Они увидели, что мы дальше поехали и тоже к машине вернулись. Здесь мне прилетело в голову. Я аж через водителя вылетел. Пропал на несколько минут вообще. Когда раздуплился – стрельба кругом. Одним глазом не вижу. Пальцами чувствую, вроде глаз есть, но не вижу. В левую руку мне тоже попало – она не работала. Увидел медика, Фокса, подполз к нему, он, улыбаясь, сказал: "Да это царапина, все будет хорошо". Перемотал мне голову, залив лекарствами.

Танки кругом ездят, стреляют. В нашем КрАЗе двое убитых. Я ползу, ищу рацию. Потому что никакого оружия же не имею, ничего – все пооставалось. Залез в КрАЗ, забрал чей-то автомат. Иду к раненым. Собрал в кучу своих. Начал немного руководить, показывать где раненых собирать. Начинаю по рации свою группу искать, которая в первой машине ехала. Вызываю их – а в ответ тишина. Вижу, кругом все на меня смотрят, никто ничего не говорит. Кто так лежит, кто ранен. Немного отдышался, побежал вверх, посмотреть, что там за обстановка. Там – танк. Его заклинило. Он то ли не мог стрелять, то ли не хотел стрелять. Мы по нему из автомата стреляли, поразбивали там все. Взяли пятерых пленных. Четыре танкиста и один десантник. Россияне. Молодые пацаны. Срочники.

Я тогда своих в рацию не дозвался, пошел наверх. Увидел их машину. В ней все плохо было. Я еще тогда понял, что все погибли, но надеялся, что они бежали, просто рации в машине оставили. Иду туда – а мне по дороге уже все сочувствуют. И я офигел. Пришел туда, посмотрел. В машине только Восьмого одного узнать можно было. Остальные – угольки совсем. А от некоторых даже следа не было. Я их даже извлечь не смог, руки опустил и пошел. Не мог поверить. Пошел другим помогать. Ребята уже их там в простыни позаматывали, в спальники позакручивали, положили. Я другие тела носил.

Там потом все было: кто-то пьяный ходил, кто-то шел сдаваться. Я нес товарища раненого, ему еще из Иловайска "Град" прилетел. Думал его в погреб положить. А в погребе целое подразделение сидит. Я им говорю чтобы выходили, потому что раненых надо занести, а они сидят и на меня смотрят. Кричал на них. Они на меня с оружием вставали. Я сказал, что за домом безопасно, то пусть туда идут, нам раненых сюда надо занести. Так они когда о безопасном услышали – то туда перешли. Раненых в подвал все-таки положили.

Я где-то пока не стемнело бегал. Артой мы наводились. Общались со всеми, чуть ли не с президентом. Меня соединили с кем-то из заместителей Министра. Представился. Объяснил ему ситуацию: 30% людей погибли, еще 30% ранены, из тех, кто остался – еще 50% морально уничтожены. Техники нет, все сгорело. Спрашиваю, что нам делать дальше. Знаете, что он мне ответил? Он спросил: "А вы где?". Фигня полная творилась. Ничего не понятно – ни где зеленый коридор, ни где он заканчивается. По рации выходим на сепаров, говорим, что у нас коридор, мы же не стрелялись, мы просто ехали, а вы нас расстреляли.

Уже поняли, что надо как-то бежать. Толпой не попрешь. Оставить раненых с одной стороны нормально, с другой – вообще не нормально. Ну, как оставишь своих друзей? Но оставаться по-любому не можем. Собрали группу. Договорились с россиянами, чтобы наши медики перевязывали их раненых (у них раненых была тьма, а медиков не было вообще), они за это пообещали нам отдать наших раненых и передать с Красным Крестом к нашим. Поэтому мы за них уже не переживали.

Сели в окоп, перетащили туда все оружие, которое имели. Решили, что будем отбиваться. Какой-то там плен или еще что-то – я себе такого даже не представлял тогда. Встретил еще знакомых ребят из 3-го полка. Они мне сказали, что если что – пойду с ними, их по-любому меняют. Я даже переживать перестал. С папой попрощался, карточки из телефона вытащил, телефон сжег. Все сжег. Остался в том окопе. Холодно очень ночью было. Утром когда проснулся – вокруг уже тупо россияне ходят между нашими. Наши уже без оружия. На меня сразу кучу стволов наставили, подняли, сказали идти. Я даже не спорил.

Российский офицер дал слово, что нас всех с ранеными выведут по зеленому коридору. Наши частично поверили. Мы до конца ждали. Затем по нам начали минометом стрелять – показали: если вы сейчас все не выйдете мы вас просто накроем и все. Мы пошли. Когда вели полем вели мимо их артиллерии, я насчитал 14 единиц техники, которая стреляет любыми снарядами от 80 до 120 калибра. Все, нас вывели на поле, обыскали. И повели. Я так понял, что они следы путали, потому вели по кустам, хотя можно было и по прямой. Нас там 200-250 человек шло, как в концлагере на современном этапе. У них БМД-шки были по одной сбоку, спереди и сзади нашей колонны. Привели. Посадили на поле. Куча охраны. Нас шесть человек в кучку сели, накрылись одним спальником.

Утром уже всех за арбузами отпускали даже. Я пошел за арбузами – и ушел. Далеко зашел, уже не видно никого было. Подумал: "Блин, это же можно уйти отсюда". Подумал, что вернусь за ребятами, заберу их и уйдем прочь. Вернулся, но уже никто не хотел никуда идти. Все уже навоевались. Здесь нас построили в две колонны. Батальон "Донбасс" в одну сторону, а раненых и всех остальных в другую. Я не хотел идти, хотел оставаться со своими пацанами. Они мне говорили, чтобы я шел в другую колонну, у меня же голова перемотана, другие ранения есть, и на большой земле больше же возможностей что-то сделать. Так идешь и не знаешь, что делаешь то ли раненых ведут расстреливать, то ли донбассовцев. Понимаешь, что ты этих людей в последний раз видишь. Или они тебя в последний раз видят. Просто молча такое понимание идет.

Эта колонна с ранеными очень растянулась. Метров на 800 может. Шли по двое, по трое. Я слез с брони, которая ехала сзади с 200-тыми, пошел внутрь колонны. Вот мы кукурузу объезжали, там поворот к дороге был. Я просто забежал туда, в подсолнечник. Лег и лежал. Метров на пять отошел. Я их видел прекрасно. Мне показалось, что тот, кто ехал на КрАЗе, меня тоже увидел, потому что смотрел прямо на меня. Но они проехали. Затем выехали на дорогу. Я там сидел где-то полдня. Потом – шел. Потом увидел колонну Красного креста. Дорога идет сверху, подсолнухи, за подсолнухами – дома, ну, какое-то село вдоль дороги. Дальше озеро, за озером гора.

Я вспомнил это место, потому что мы там купались перед заходом в Иловайск. Так этому обрадовался, потому что уже знал куда идти. Думал, что в какой-то дом попрошусь. Тут мимо проехала огромная колонна Красного креста, но в сторону Донецка. Проехала дальше, развернулась. Еще в КамАЗе подвезли пленных раненых. Я так понял – наших. Передали им. Под шумок перебежал несколько дворов, подошел, будто я воды ходил попить. Увидел знакомое лицо, подошел, спросил: "Домой?". Он сказал: "Да". Я сел в машину. Ни с кем не говорил, молча. Когда на КПП спрашивали откуда я, включал полного окуня, говорил, что из какой-то там территориальной обороны.

По дороге заблудились. Уже стемнело. Никто не знал куда ехать. Где-то нас еще пересадили. Я сказал остановиться у милицейского участка, там свет был. Побежал туда, постучал, попросил телефон позвонить. Дали телефон, я свою карточку вставил, позвонил бате, попросил, чтобы он мне дал чей-нибудь номер. Перезвонил туда. Там спросили, где мы. Назвал участок, не помню уже как он назывался, мне сказали: "Это сепарский город, не появляйтесь там". И так с тем телефоном перебежал в парк, лег в нем и ждал пока приедут наши ребята. Через часика три они приехали.

Я сразу начал все рисовать, писать, кто где стоит. По памяти написал около 60 человек погибших. Кто, где, когда, как. Своих сразу всех поименно записал. Остальных – мы уже вместе восстанавливали, кого где видел, кто где сгорел. Когда приехал в Киев, уже знал, что ту колонну в плен повели. Так закончился Иловайск.

После Дебальцево понял, что больше не пойду служить. Потому что все продано, согласовано, договорено. Для человека, который потерял там всех, слышать о каких-то санкциях и договоренностях – это смешно. На всей этой волне, даже не думал, что вообще вернусь на службу. Но вернулся. На гражданке не могу. Что мне делать сейчас? На кого-то работать? Смешно. Мне сказали, что будем делать бригаду быстрого реагирования НГУ. Делать такой, какой должна быть армия. И я поверил.

Есть много теорий заговора. Я думаю, что просто так совпало. Идея взять Иловайск – была очень сильной. Мы могли обрезать Донецк. Но сюда приехали российские войска. Россия сказала "Воу-воу-воу! Вы что делаете?". Позвонили нашим генералам. Те ответили: "Уже все. Уже ничего не делаем". А потом подумали, что там же добровольцев куча – то решили всех туда, чтобы всех вместе накрыть.

Каждый жил своей жизнью до того. У каждого – своя история. У каждого она как хорошая, так и нехорошая. Есть определенно хорошие люди. Те, которые погибли. Они невероятные люди. Настоящие. У нас в нашей группе отношения были такие... Это было больше чем дружба или братство. Ты просто уверен в людях. Не было смысла обманывать. Мы прошли все вместе, плечом к плечу. Даже те люди, которые впоследствии оказались полностью гнилыми, – их на этом светлом фоне даже видно не было. Если бы мои друзья были живы они бы много рассказали. Не я бы рассказывал за всех. А они все рассказывали обо всем. Вы запишите их позывные. Потому что о них надо говорить. Восьмой. Тур. Ред. Ахим. Бирюк. Бани. Портос. Банг. Актер. Броня. Браво. Фокс. Эст. Франко. Бизон. Студент. Монгол. Самолет. Шульц. Скиф. Улыбка. Колдун. Карат. Котик. Медведь. Вдв. Дядя Ваня. Руха. Кейн. Контра. Вива. Варг. Орест. Сыч. Вован. Усач. И еще много их есть. К сожалению, никто не будет читать большой список...